Принес отчет, но не с Зари. На "Покинуто СССР" я вкатился буквально в последний вагон, играл диаметрально противоположное предзаявке, остался крайне доволен. В отчете нецензурные выражения, хоррор, религия (вообще странно, что я упоминаю религию в предупреждениях, но мало ли кого триггерит).

Часть 1, где все еще нормально

На улице уже рассвело. Солнце полностью вышло из-за горизонта, бледно-золотистое, яркое, хотя еще по-апрельски прохладное. В комнату его не допускали – смертельно уставший Витька, ложась спать, плотно задернул тяжелые, пыльные шторы, так что Яков дочитывал с фонариком, устроившись на полу у изножья кровати.
читать дальшеЖертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожегаемая, тогда возложат на олтарь Твой тельцы.
Он перекрестился, радуясь, что на этот раз никто не прервал молитву – как десять минут назад, когда дверь шумно распахнулась, товарищ Журавский с порога смерил взглядом застывшего Тихомирова, бросил на пол перед ним нож и ушел, ничего не сказав по поводу наличия у него в руках антисоветской литературы. Яшка тешил себя надеждой, что командир ничего не заметил, но в глубине души не слишком в это верил. С другой стороны, если заметил – и то спасибо Господи, что это Журавский, а не старший лейтенант Солохин... Яков поежился, перетащил оружие и фонарик к изголовью, рядом положил Библию и улегся прямо в гимнастерке, сняв только ремень и сапоги. Чтобы уснуть поскорее, не упустив ни минуты драгоценного времени, он принялся считать про себя, ничего не представляя – так, перечисляя цифры. События прошедшей ночи сами собой всплывали в голове, путаясь и сплетаясь, как водоросли в речке.

Труп старшего лейтенанта Солохина нашли в подвале. Вроде бы именно тогда Семен Семеныч, человек гневливый и немилосердный, даром что врач, не выдержал и выстрелил из автомата – слава Богу, что не очередью. Местные в ответ применили слезоточивый газ, неизвестно как очутившийся в этом захолустье, и Яшка, вместе с другими бросившийся на звук выстрела, так же целеустремленно попер на выход,кашляя, обливаясь слезами и отчаянно не успевая за событиями.
Семен Семеныча вывели во двор. Журавский отобрал у него автомат, ударил, отчитывал резко, хлестко, не церемонясь. Яшка, стоя на лестнице, тихо и убежденно говорил Андрею:
- У нас в Советском Союзе в гражданских нельзя стрелять, чтобы потом за это ничего не было. Товарищ Журавский разберется по справедливости.
Андрей, черноволосый, мрачный,с плечами, покрытыми нежно-зелеными ростками, отвечал горько и сурово. «Нам терять нечего», - читалось у него во взгляде. Якову было стыдно. И даже вдвойне стыдно, потому что всего час назад он рассказывал местным про Советский Союз, про электричество, воду, газ, продукты, учебу и стройку, про свободу и честный труд. Идея уезжать или принимать гостей им не понравилась, зато вода, еда и тепло вызвали живой интерес. Яшку тогда кто-то позвал, и он не успел объяснить, что для этого им тоже надо трудиться. А теперь уж как объяснишь? Скандал.
Семен Семеныча потом не хотели пропускать в дом, пока товарищ Журавский не разоружил его вовсе и не отдал его нож Тихомирову. Яков такому подарку не порадовался, но спорить не стал – заткнул нож за пояс, да и побежал дальше. Потом все равно отдал его обратно товарищу Журавскому вместе с пистолетом. Так и сказал: «Товарищ командир, разрешите сдать оружие, чтобы с девочкой поговорить?» Командир глянул свысока, оружие взял, добро дал.
Это Андрей его надоумил – мол, не станет Лена с ним разговаривать, пока он при оружии.
- Да я сдам, - пообещал Яков, - я не боюсь.
- Тогда если Карп Савелич разрешит. Лучше всего – в его присутствии.
Яшка пошел к Карпу Савеличу – тот все ворчал в столовой, косясь на товарища Платонова, который как засел свои секретные бумаги читать-писать, так и не вставал, кажется.
- Дедушка...
- Карп Савелич! – рявкнул дед, угрожающе шевельнув инструментами, которые росли у него прямо на руке. – Доктор наук, между прочим!
- Карп Савелич, – подхватил Тихомиров, - простите, ради Бога! Можно, я с Леной поговорю?
Дед растерялся,окинул Якова подозрительным взглядом. Такой взгляд Яшка уже узнавал – люди так смотрели, когда хотели подобреть, но побаивались поспешить с этим.
- Ну можно, - наконец протянул дед. – Я-то что? Если она согласится...
В скрипучем домище что-то вечно не ладилось. Печь гасла, двери хлопали, пороги будто подножки ставили, сверху падала паутина, всюду к одежде липла черная плесень. Вот и теперь на ровном месте Яшка споткнулся и опрокинул кружку чая, которым собирался умаслить Леночку, на культуролога Бирюкова. Тот вскочил, заорал, радистка Оксана Яшку обругала, Семен Семеныч неспешно принялся искать в сумке мазь. Ну как так-то? Яшка и в гололед не спотыкался, и в темноте ходил осторожно, как кот. А тут – поди ж ты... Просил прощения, руки холодные к обожженной шее прикладывал, после выскочил на улицу – покурить, отдышаться, молитвой привести себя в чувство.
И пошел к Леночке. Сияя, обвел руками пояс – вишь, мол, чистый! И стал у нее расспрашивать: помнит ли она эвакуацию, поезд, как воспитательницам помогала. Ее ведь Полиной на самом деле зовут, и она постарше Якова будет, лет на семь, не меньше. А Леночка только головой качала да сказки рассказывала. Яшка сперва пытался уловить в них иносказание, но ничего не нашел, махнул рукой и пошел Витьке помогать кашеварить. Поставил кастрюлю, разжег огонь. Завхоз Витя тем временем разбирал провиант – галеты, сахар, консервы, сухое молоко, чай. Горстка макарон, столько же гречки, зато сахара гора, хоть засыпься.
- Вить, - вполголоса поделился Яшка своими опасениями, - еды совсем мало. На нас-то едва хватит.
- Сперва, значит, наших накормим, - подумав, постановил Витька.
Яков потом не мог избавиться от чувства, что какое-то нехорошее вышло решение. Местные всё жаловались, что есть хочется. И что – молча жевать, когда они голодными глазами смотрят? А если просить или требовать придут – драться с ними? Свою порцию он готов был поделить хоть на сто частей, да толку-то. Еды не хватало. Совсем как тогда, в эвакуации, из которой Яшка извлек свой первый серьезный урок – чем тяжелее жизнь, тем добрее надо быть.
Опасения оказались напрасными. Никто не ссорился, еду друг у друга не отбирал. В следующий раз, когда Яшка подошел к кастрюле, макарон там оставалось всего-ничего. Он выгреб себе половину, приправил холодными консервами и понес наверх, Журавского с Белозеровым угостить.
Тут еще всплыло в голове – как стояли они втроем с Тимуром и командиром перед усадьбой, преграждали местным дорогу, пока ученые и Семен Семеныч что-то делали с Роем. Яшка сжимал в руках ненавистный автомат, взглядом умолял Андрея, Леночку, Карпа Савелича – не надо, не суйтесь, не хочу навредить... Те на дула не лезли, но мерили солдат таким взглядом, что впору было самому застрелиться, прости Господи.
Потом их вдвоем с Белозеровым Журавский отправил спать. Обещал часа три. Сам встрепанный, напряженный как струна, еще и раненый в плечо – Яков тихонько подбивал Тимура вызваться заместо командира покараулить, но бестолку. Ну, легли.
«Сто шестьдесят, сто шестьдесят один, сто шестьдесят два», - отсчитывал про себя Яшка. Мысли уже совсем запутались, и он сонно радовался, что так быстро. Напоследок перед глазами всплыли образы местных – страшные, аж жуть! Болеют тяжело, а лечиться не хотят. На Андрее, вон, мох уже растет, у Лены половина лица зеленая. Еще светловолосый парень, тоже с кожей позеленевшей. А уж про сержанта Беркутова – его Яшка узнал даже раньше, чем Лену-Полину, - и говорить не стоит. Бледный, белоглазый, себя не помнит, гимнастерка в крови... Еще Рой там был, здоровяк, да видно, блаженный. К свету тянулся, о себе «мы» говорил, как царь какой, и мотыльки вечно за ним летали. Еще Карп Савелич с руками своими, да врач местный немой, в респираторе, да Лис – бедняга неразумный, все под столом прятался, рычал оттуда. Один дед Егор здоровый – хмурый, бородой зарос, но таких в глубинке много. А остальных лечить... учить... спасать людей надо...

Будить Журавский пришел через обещанные три часа. Яшка проснулся легко, в полудреме сгреб вещи и прокрался к двери, чтобы не потревожить других спящих. За ночь между Семен Семенычем и Витькой образовался еще товарищ Платонов – еще неизвестно, кому спалось удобнее, им втроем на кровати или Яшке на полу. Подпоясался и вооружился он уже на посту. Пошел поднимать Белозерова.
Через полчаса на площадке у лестницы собрались уже все, включая товарища Платонова. Яшка, стремясь взбодрить товарищей, заварил всем сладкого чаю, но помогло мало – всем сны скверные снились, один Сергей Константинович был собран и бодр, как всегда. Пошутили, посмеялись, разошлись по делам.
Проснулся Семен Семеныч. Вышел, злой с похмелья, посидел на посту с Тихомировым. Слово за слово – завязалась беседа. Яшка не расспрашивал, на ответах не настаивал, но, казалось, Ковриге самому надо было выговориться. Так и выяснил Яков, что была у врача жена и дочка, которые заболели во время войны, а его к ним не пустили. Ну он и дезертировал. Далеко не ушел – вернули, наказали, разжаловали из майора аж в младшие лейтенанты. Родные его умерли, не дождались. Да и ему теперь ждать нечего, надеяться не на что. Жить незачем. Яшка выслушал с жалостью, но про Бога не осмелился заговорить. Обещал себе, что позже непременно скажет.
Потом начали просыпаться местные, и с ними, казалось, пробудилась – не чертовщина, Яков пока старался не думать так о людях, - но всё неправильное, странное, недоброе, что было в старой усадьбе. Судмедэксперт товарищ Новиков вместе с помощником Сашей достали из подвала труп Солохина, принялись за вскрытие. Оксана все пыталась достучаться до Красновишерска, но ловила будто бы старые записи предыдущей экспедиции – впору было заподозрить, что в усадьбе работает еще одна радиостанция, неведомо как пробивающаяся на их частоту. А Витю вместе с младшим лейтенантом Белозеровым зачем-то решили отправить в Велс. Узнав об этом, Яков кинулся на улицу – оба ему друзьями были, за обоих сердце болело. Отозвал Витьку за угол усадьбы, робко сунул ему в руки образок Николая Чудотворца.
- Да ладно, серьезно? – молодой завхоз смеялся, вертел икону в руках.
- Возьми, а? Не тяжело же. А вдруг поможет.
Несколько часов назад Витя, ложась спать, с любопытством заглянул в Библию ему через плечо и тоже тихо усмехнулся, но заверил, что он ничего против не имеет. На предложение Якова присоединиться, впрочем, ответил мягким отказом. Вот и сейчас – поблагодарил, спрятал образок, светло улыбнулся. Яшка, провожая его и Тимура взглядом, молился про себя своими словами, просил Бога защитить их и направить.
Только успели они скрыться из виду, как начались неприятности.
Товарищ Харисов, начальник экспедиции, бродил по опушке леса, что-то там высматривал, а потом пошел вглубь – Яшка, ускоренный кратким приказом командира, едва успел его нагнать.
- Товарищ Харисов, вы куда!
- Тут собака есть, так местные говорят, - Харисов смотрел как-то сквозь Якова, неизвестно чем обеспокоенный. Собаки вовсе никакой не было, если не считать коллективной галлюцинации местных, которые периодически гладили воздух и играли с ним. – Я и подумал – а что, если это моя собака Герда? Вот поискать хочу.
- Я с вами поищу, - дружелюбно предложил Тихомиров, стараясь вызвать у начальника ощущение безопасности и покоя. Совсем тот заработался, видать.
- Мне кажется, она тебя боится, - задумчиво предположил Харисов, когда они снова вышли к опушке после получаса безрезультатных поисков. – Я один схожу.
- Нельзя, товарищ Харисов, - встревожился Яков. - Пропадете ведь, места здесь гиблые. Как я вас оставлю?
- Я недалеко. Если через пять минут не вернусь – можешь за мной идти.
- Ну... Вы покричите, если что.
- Покричу.
Журавского Яшка встретил прямо у дверей усадьбы, едва выйдя из леса, который вплотную подступал к строению.
- Товарищ Журавский, там товарищ Харисов в лес ушел...
- Один? Тихомиров, блять! Ты охуел?!
Искали начальника недолго – скоро осознали, что в здешних лесах проще потерять кого-то еще, чем найти пропавшего. Возвращаясь обратно, Журавский в подробностях рассказывал, что будет с Яшкой, если товарищ Харисов не вернется. Вот почему пришлось идти за Лисом – слава Богу, он-то нашелся быстро, сидел на главной лестнице усадьбы, следя за суетой вокруг внимательными вертикальными зрачками. Яков опустился перед ним на корточки.
- Лис, дружище, помоги, пожалуйста. В лес товарищ ушел, найти не можем. Поищи, а? У тебя ж нюх вон какой!
- Товарищ? – уточнил Лис мурлыкающим голосом.
- Товарищ. А мы тебе еды дадим – сколько хочешь!
Дикарь заулыбался, и тут произошло то, что вечно происходило в этой злополучной прихожей – Яшку словно бы что-то толкнуло сзади, и он выронил пистолет. Лис схватил его, кажется, даже раньше, чем Яков увидел, куда упало оружие, и метнулся к выходу.
Возвращался из чащи Лис один, без Харисова, без пистолета, зато веселый, игривый, хвостом бы вилял, будь у него хвост. Яшка только всплеснул руками, тоже волей-неволей улыбаясь. Закопал Лис его пистолет, и за это Яшке влетит, можно не сомневаться. Но всему свое время. Например, время расплаты наступило почти сразу. Журавский даже не стал отводить его далеко от дверей и окон. Пригвоздив к месту тяжелым взглядом, допрашивал: твое табельное оружие при тебе? А почему? Знаешь, что тебе за это будет, когда вернемся? Яшка отвечал, вытянувшись по стойке смирно, глядя мимо него на какую-то хибару в отдалении. Было страшно, но не слишком. Командира он уважал, считал человеком крутым, но справедливым, а главное – не злым. Журавский и посмеяться с солдатами мог, и папиросу одолжить, и в картишки перекинуться. И понять чисто по-человечески, даром что с Солохиным дружил и на Тихомирова смотрел косо.
- Оружие я тебе дам, - подвел черту командир. – С голой жопой ты у меня тут ходить не будешь. Но как только мы отсюда выберемся – трибунал.
И для закрепления материала ударил кулаком под дых. Яков согнулся, прижал руки к животу, отдышался и побрел к дверям. Снова не дошел – перехватил Тараскин, снимая с пояса нож.
- На, держи. Товарищ Журавский велел, - младший лейтенант смотрел на него с усмешкой и протягивал холодное оружие. В Яшке что-то сдвинулось, сошло с рельс.
- Товарищ Тараскин, - выпалил он, сжимая ножны в руке, - я этим пользоваться не буду.
Что потом говорил Тараскин – Яшка вспомнить так и не смог. Помнил, что рядом толпились местные, глядели с каким-то горьким злорадством, будто хотели сказать Яшке: «А мы ведь так и знали!» Помнил, как то вскидывался, смотрел в льдистые глаза лейтенанта, то отводил взгляд, боясь своего же гнева. Помнил, что все-таки повесил нож на пояс, и тогда Тараскин ушел, и будто форточку на мороз закрыли – он отчетливо чувствовал, как расслабляется тело, разжимаются кулаки, и он снова может улыбаться.
- Плохо, что Лис у меня оружие украл, - объяснял он потом Леночке. – Не мое оно, казенное. Государственное. Вот вернусь – и посадят меня в тюрьму. А тюрьма – это такие маленькие комнаты с решетками, никуда оттуда не пускают, ни погулять, ни с друзьями встретиться. Сидишь и сидишь...
Леночка вызвалась походатайствовать, пошла говорить с Лисом. Вернулась довольная.
- Он тебе вернет, когда вы отсюда уйдете.
- Правда? Вот спасибо!

Леночка – Полина – вспоминала. Накатывало страшными вспышками, она держалась за виски, убеждала себя, что все это сон – поезд, эвакуация, дети. Яков не спорил, только просил повспоминать этот сон еще. И в какой-то момент уже Полина подошла к нему, взяла за руку, повела в столовую.
- Большой ты вырос, Яков, - она улыбалась, как только Полина умела – мудро, тепло и грустно. – Не ожидала тебя здесь встретить.
- И я – не ожидал. Ты в прошлой экспедиции была, выходит? – Яшка смотрел, не дыша, боясь спугнуть пробуждающийся рассудок.
Она дала ему прочесть записку Андросова, из которой еще час назад сворачивала бумажный самолетик. Андросов писал, что на Солохина напала росомаха, и он был так тяжело ранен, что придумали в порядке эксперимента пришить ему кусочек плоти, зараженной плесенью. Хуже не будет – решила вторая экспедиция. Да только вышло хуже, рассуждал Тихомиров. Погибни тогда Солохин – он бы его отмолил, год бы по нему акафист читал, а теперь что? Что он такое? Что они все такое?
Ответ всплыл сам собой, когда Полина с неприязнью рассказала, как кто-то ее перекрестил в прихожей. Яков, не веря, повторил крестное знамение, девушка вздрогнула, нахмурилась. «Нечистая сила», - вспыхнуло в мозгу. И сразу день посерел, и будто бы опять морозом повеяло.
В том, что это бесы в людях сидят, сомневаться не приходилось. Местные ведь были людьми, все до единого – Полина, мертвец Беркутов, Андрей, Карп Савелич... Значит, они пришли сюда и что-то произошло с ними, от чего защититься можно только крестом и молитвой, но не было на них крестов, и молитв они не учили.
Как изгонять бесов, Яков не знал. А должен бы – на него, выходит, вся надежда, он один из всей экспедиции вооружен. Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут... Хватит ли этого? Бесам дурно делалось от креста, и Библию Полина просила перед нею не раскрывать. И Яшка, сам не сознавая, что творит, решил никого не мучить понапрасну. Нечисть нечистью, а страдают-то люди, притом не самые плохие. Что, Коврига, открывший огонь по гражданским, лучше немого, любопытного врача Кости в респираторе? Или Журавский, не защищающий толком ни своих, ни чужих, лучше бородатого деда Егора, который всю зиму не спал, когда все спали, как медведи – стерег, охранял покой? Оксанка, вызверивающаяся на любого, кто под горячую руку подвернется, лучше Леночки-Полины, которая только плачет в ответ на несправедливость, но зла не делает? Военные с ножами, как головорезы какие-то, ученые с инструментами, чуть ли не живьем вскрывать хотят, - да ну их всех к черту, прости Господи. Противно.
Раскаяние пришло, когда вернулись Витька с Тимуром. Белозеров почти волоком тащил завхоза – тот кричал, что горит, нога была перемотана бинтом. Все сбежались. Яшка принес воды, потом из окна подал Журавскому еще стакан. Витька, обтирая волосы полотенцем – воду он вылил на себя – начал успокаиваться. Не дошли они до Велса. Даже из лесу не вышли. Только рудники заброшенные нашли, да капкан медвежий Витьке на ногу. Тимур, доложив по форме, заметил Яшку, принялся расспрашивать, что случилось. Тут-то Яшке и стало стыдно. Разве он судья своим товарищам? Кто его назначил выбирать лучших и худших? Ну, знает он молитвы – так это ведь не повод гордиться и гневаться на грехи чужие. Смирение и доброта тут нужнее, чем когда-либо. Попросил прощения у обеспокоенного Белозерова, пошел на опушку леса, вслух прочел любимый псалом – попустило.