Свиток второй

Мой новый спутник назвался Валечкой (мне стоило немалых трудов запомнить это необычное имя) из Северных земель. Он до такой степени не походил на Чуящего Храма или на дитя Подворья, что я без малейших опасений поведал ему суть своих затруднений. Мне, в свою очередь, захотелось помочь этому юноше, ибо будь он северянином или пришельцем из другого мира - он знал слишком мало о наших землях и мог попасть в беду. Я отдал ему свою накидку, чтобы скрыть неизвестный герб на его одежде, предложил ему своего коня. Мы уговорились, что при встрече с людьми он будет молчать, будто бы важный служитель храма. А покуда мы были одни на дороге, мы беседовали. У меня сложилось впечатление о нем как о человеке умном, смелом и сердечном, хотя и легкомысленном, как это свойственно многим юношам и не чуждо даже мне. Ибо молодость - то время, когда испытывать границы дозволенного и изведанного кажется не только незазорным, но и подобающим достойному человеку. И далее.Всякое великое открытие, будь то открытие научное, светское или религиозное, есть нарушение однажды принятого закона, и в этом случае в нарушении закона, по моему разумению, нет зла: ведь существуют законы-ограничения и законы-путеводные нити. Законы-ограничения являются непреложной основой государственности, они необходимы для того, чтобы люди жили на земле в мире и справедливости. Другие же законы, словно путеводные нити, предназначены для облегчения жизни, а поскольку способов сделать жизнь легче в одном (и непременно усложнить в другом) существует немыслимое множество - такие законы могут подвергаться изменению и улучшению. Валечка из Северных земель, без сомнения, создан для того, чтобы нести в мир перемены, однако наш ли это должен быть мир? Я вовсе не уверен в этом, и все же наше путешествие было самым удивительным из тех, о которых я когда-либо слышал, включая древние легенды и предания нашего мира, а их мне известно немало.

Итак, дважды мы сворачивали в лес, чтобы сделать там привал, но оба раза он устраивал пожар, пытаясь с помощью магии разжечь костер, и нам приходилось спешно покидать выбранное место. Во второй раз, кроме того, я стал жертвой магического обряда: пытаясь изменить мою внешность, Валечка сделал так, что я на миг потерял сознание, а очнулся стоящим на дороге, и серебристая дымка струилась теперь у моих ног.
Наконец, мы решили остановиться в трактире, где кстати купили коня, поскольку моя вьючная лошадь, разумеется, не могла нести поклажу и седока одновременно. Я решил проводить Валечку в Ратор, ибо верил Видящему и надеялся, что он сумеет дать моему загадочному другу совет, столь необходимый ему в его положении.
Возвращаясь из конюшни в основное строение, мы услышали шорох в кустах, и я благоразумно прибавил шагу, но Валечка, к моему изумлению, остановился, а затем свернул на звук. Я звал его обратно, но тщетно: он сунулся в кусты и тут же был опрокинут на землю зверем, который поначалу показался мне волком, но затем я с еще большим изумлением узнал в нем пса, которого мы потеряли, выполняя наше поручение. Он был очень истощен и испачкан в грязи, но видимые повреждения отсутствовали, и это меня, признаться, порадовало. Валечка вернулся в трактир, а я отвел пса на конюшню, где вымыл его и высушил, чтобы не доставлять хозяину трактира неудобств, потому что твердо намеревался взять его на ночь в комнату.
Тем временем в зале трактира Валечка каким-то образом ввязался в стычку между толпой пьяных простолюдинов и неким чужестранцем в капюшоне, в котором я быстро узнал инаэ. Такой поступок вызвал во мне естественное восхищение, ибо говорил о чести и отваге моего спутника, однако я был встревожен и более всего желал восстановить мир. Совместными усилиями нам с Валечкой это удалось. С разрешения незнакомца мы сели с ним и начали беседу; Валечка выспрашивал преимущественно о единственной в своем роде магии инаэ, я же хотел узнать, не является ли наш собеседник одним из друзей Васа Ворака, которых тот разыскивал. На последний вопрос незнакомец ответил отрицательно, однако тут же и объяснил мне значение имени, которым мне представился Вас Ворак, и я решил, что словам его верить нельзя. Не считая его бесчестным, я, однако, признавал за ним право скрывать свое имя и цель путешествия, как это делал Вас Ворак.
Проговорив так еще некоторое время, мы отправились спать, теперь уже захватив с собой пса, а наутро продолжили путь, расспрашивая по дороге встречных селян, которых стало заметно больше. Многие бежали в Фарат, ибо опасались в равной степени кочевников и войск Таллаха. Прибавив к этому отсутствие писем из Ратора в Фарате, я встревожился так сильно, что тут же и устыдился, однако вопрос о том, стоит ли все еще Ратор или пал, не выходил у меня из головы.

Следующая наша остановка была в трактире, который пострадал от нападения отряда людей, маскировавшихся под инаэ. В зале стоял стол, ножки которого вросли в доски пола, правда, под новой столешницей, да еще подлатали опаленную крышу; в остальном ничего не изменилось с тех пор, как мы впервые переступили порог семь дней тому назад. Без затруднений мы получили комнату и позволение взять с собой собаку, хотя хозяин узнал ее и побаивался.
И ночью я видел сон: будто бы я стою в библиотеке Ратора и смотрю на дверь, которая открывается. За нею Видящий; он манит меня к себе и начинает удаляться по коридору, а по косяку двери струится знакомый мне серебристый туман. И так радостно было мне его видеть, что я с легким сердцем пошел за ним, но, не успев переступить порог, проснулся оттого, что Валечка будил меня: я стоял у дверного проема, затянутого туманом, и уже было собирался шагнуть в него. Я смутился и отошел, но Валечка сказал мне: "Я пойду туда! Идем со мной, иначе тебе никогда больше не представится возможности узнать..." О, что может быть ценнее! Мое тщеславие подсказало мне: это возможность написать ученый труд; рассказать всему миру нечто, до сих пор неведомое; прославить Храм Ратора, что вскормил и воспитал меня; но более всего меня захватило страстное желание узнать то, чего никто из живущих, быть может, не знает, ради самой по себе великой радости Знания. Воистину, лишь глупцы считают знание источником бед и страданий, и лишь глупцы страдают оттого, что знают слишком много; ибо мудрые люди умеют использовать свое знание во благо, и благодаря им наш мир становится совершеннее, а сами они испытывают удовлетворение, какое испытывает любой мастер, хорошо сделавший свою работу.
Не сомневаясь больше, я взял с собой поясную сумку, в которой было немного денег, бумага, на которой я сейчас пишу, небольшой нож, сургуч и прочие незначительные предметы, и смело подошел к двери. И мы прошли туда - я, Валечка и пес, который от меня не отставал.

За дверью был белый туман и твердая земля под ногами, и больше ничего. Мы долго шли, не зная куда, и старались вести бодрую беседу, и наконец, вслепую поднявшись по некой лестнице, вышли как будто во внутренний двор богатого дома или дворца. Посреди двора был фонтан, а возле него сидел красиво одетый белокурый мальчик лет восьми, с печальным лицом, которое едва ли значительно оживилось при виде нас. Валечка начал разговор с ним. Раз за разом задавая доброжелательные, но настойчивые вопросы, утверждая с уверенностью то, в чем не может быть уверен никто из живущих на земле, он добился от мальчика разъяснений, и что же: этот мальчик есть ни что иное, как образ огромного дракона, запутавшегося в магической аномалии где-то в горах.
Кто из людей, кроме меня, когда-либо был свидетелем такого чуда? И кто, помимо Валечки, мог раскрыть такую удивительную тайну?
Мальчик-дракон желал выбраться из ловушки, в которую попал, но кроме того он был голоден. Движениями лап и хвоста он раскрывал в пространстве червоточины, в которые, судя по всему, попадали неосторожные путники - такие, как я и Валечка, - а после съедал их. Съедал ли? Он заговорил об этом, глядя попеременно на меня и пса (Валечка, по-видимому, вызывал у него слишком глубокое почтение), но, признаюсь откровенно, он не выглядел ни злым, ни опасным. Возможно, такова была его особая хитрость; возможно, я не писал бы сейчас эти строки, если бы Валечка со свойственной ему спокойной веселостью не заявил, что я его друг и поэтому меня нельзя съесть; так или иначе, мы оба уцелели. Дракон спросил, нельзя ли ему занять мое тело или хотя бы тело собаки, но мой отважный друг отговорил его и от этой мысли. Опасаясь столь древнего создания и чувствуя вместе с тем невольное уважение к нему, я пообещал дракону помочь ему вернуть себе свободу, не имея ни малейшего представления о том, как это можно сделать, но будучи уверен, что Валечка поддержит этот замысел; так оно и вышло. Удаляясь в указанном драконом направлении, я словно чувствовал спиной его взгляд - взгляд ребенка, одинокого и потерявшего всякую надежду, и думал о том, что, в сущности, это действительно совсем молодой дракон.

А затем мы очутились в пустыне, где до самого горизонта не виднелось ни травинки, ни деревца, ни ручейка. И точно так же, как в белом тумане, мы пошли, сами не зная куда, изнемогая от жара солнца и жара, исходящего от раскаленного песка. Воздух был сух и горяч, так что мы уже не ободряли друг друга беседой, лишь изредка перебрасываясь ничего не значащими словами. Очень скоро Валечка решил, что так продолжаться не может - ведь на горизонте было все то же бескрайнее море песка, и мы бы умерли от голода и жажды прежде, чем местность хотя бы немного изменилась. Признаться, я разделял его мнение, а кроме того, недоумевал, размышляя, отчего мой спутник не использует магию, чтобы перенести нас к краю пустыни или по крайней мере сотворить для нас средство передвижения.
Мы остановились, и Валечка, попросив у меня нож, отрезал край алой храмовой накидки, которую по-прежнему носил. И на моих глазах кусок шириной едва ли с ладонь начал расти, повинуясь могущественной воле мага. Как слеп был я, что сомневался в истинном существовании и значении этой грозной силы! Обладай ею хоть один нечестный человек, и наш мир давно был бы уничтожен; следовательно, говорю я, все великие маги подобны моему другу Валечке, они не уступают ему в великодушии и благородстве и не желают простым смертным зла.
Словно прочитав мои мысли в тот момент, Валечка смущенно улыбнулся, но я тут же понял, что не мое невольное восхищение тому причиной. Алое полотно не прекращало расширяться во все стороны, устилая песок на десятки и сотни шагов вокруг нас и стремясь к горизонту. Тогда мой спутник вновь взял нож и произнес заклинание над ним, и клинок постигла та же участь - вдаль, насколько хватало остроты нашего зрения, устремилась заостроенная полоса металла; не колдуя больше, Валечка наступил на нож сапогом и отломил его недалеко от основания, после чего вырезал из полотна под нашими ногами кусок, размерами равный среднему ковру, на котором могли бы уместиться мы оба и пес. Он сказал: "Садись!", сел сам, и ковер начал подниматься в воздух.
Мы поднимались все выше и выше, видя под собой все ту же алую ткань, что накрывала теперь пустыню, а я вскоре горько пожалел о жаре пустыни, ибо чем выше мы поднимались, тем холоднее становился воздух, тем тяжелее было дышать. Дальнейшее я склонен отнести к видениям, посетившим меня, когда я был уже почти без сознания - вроде бы Валечка творил крылатых чудовищ, огонь и лед, а земля становилась все дальше и дальше.
Очнулся я уже вновь на земле, на песке, не покрытом тканью, и на горизонте был город, непохожий ни на один из известных мне городов. Мой удивительный спутник был рядом, лицо его было спокойно, как всегда, и я не стал задавать ему вопросов о том, что происходило в поднебесье, куда нас поднял ковер, вырезанный из моей храмовой накидки, ибо не нашел слов, а кроме того, со стороны города к нам приближался отряд всадников. Глаза их коней были красными, словно угли, а возглавлял отряд человек с серой кожей, при виде которого Валечка широко и радостно улыбнулся, будто увидел старого друга. И вот еще одна тайна, разгадка которой едва ли будет найдена - Валечка говорил с Вархасом (так зовется местный военачальник), будто в самом деле давно знал его; Вархас же его не узнавал и проявлял сдержанное удивление. Наконец, я спросил, где мы, и Вархас ответил, что это Южный предел.
Он привел нас в свой дом, объяснив, что все новоприбывшие считаются слугами, покуда не доказывают, что способны приносить большую пользу Городу; сам он долгое время служил в охране, пока не стал военачальником. С полным спокойствием он объяснил, что не существует способа вернуться из Южного предела, поскольку и наземный, и морской путь преграждает магический барьер, который невозможно преодолеть. Валечка не терял присутствия духа и беззаботно говорил, что во всяком случае необходимо вернуть меня в мои родные земли; сам же он был вполне доволен, ожидая найти в Южном пределе новую или необычную магию. Видя, как он спокоен, я также преисполнился уверенности, ибо верил в Валечку куда сильнее, чем в мрачные предсказания Вархаса. Готов поклясться, что серокожий военачальник и сам хотел бы покинуть Южный предел, но за много лет всякая надежда оставила его. "Я вернусь!" - сказал я себе тогда, и повторяю сейчас, записывая этот рассказ в своей комнате в доме Вархаса. (Военачальник назначил меня домоправителем и доверил мне свои деньги, чтобы я делал необходимые покупки; я никогда не занимался этим, однако приложу все свои усилия, ибо Вархас был добр к нам.) Я вернусь, и я буду первым, кто покинул Южный предел, а эти записи станут достоянием библиотеки Храма в Раторе. Я - Тит, и таково мое путешествие. Пусть вздрогнет радостно сердце каждого, кто читает эти строки, и призовет его пуститься в путь, ибо мир велик и полон чудес!