Stand strong with clenched fists!
Что вчера было. Отрывок.
"Перерыв! Перерыв, говорят вам! Куда ломишься, полудурок?"
Тени окружают судью, защищают, шепчут что-то. Он отмахивается: "Стражу мне!" - "Не пришла еще!" - "К черту! Остальная стража где?" - "Так ищут ведь!"
"Уйдите к дьяволу!"
Ушли.
Где ты, Страж?
А внутри снова начинает виться кольцами желание. Тяжелое, обжигающее, нечеловеческое. Скручивает внутренности, тянется щупальцами к медленному и сильному, как медведь после спячки, сердцу судьи.
"Где она?!"
Молчат. Боятся. И ее, и его.
Дотянулось. Обвилось вокруг сердца, сжало его, как нищий - последний грош, и закапала вниз черная, холодная кровь.
"Стра-а-а-аж..."
Врывается, подлетает к высокому креслу, разворачивает его к окну: "Гляди!" Судья жмурится от слишком яркого света. "Гляди, говорю! ...что такое?" - "Черт бы тебя побрал", - зло шепчет судья. Страж смеется. Смеется, снимает с плеча острую, как бритва, косу, и с размаху вонзает острие в сердце судьи.
Тени в ужасе жмутся к стенам, когда тишина взрывается агонизирующим ревом смертельно раненого зверя. А страж издает какой-то ликующий крик, когда судья, тяжело дыша, поднимает глаза, и в них сквозь гордую, мрачную боль видна благодарность и преданность.
"Ну, ну. Хороший мальчик." Судья хватает стражницу за волосы и впивается ей в губы. Она отрывает его от себя. Глаза ее смеются. И судья смеется. С таким смехом врагов убивать, а не девушку любить. А так, как смеется она, умеют только суккубы.
Такая уж у них любовь.
Они выходят из зала - он обнимает ее за плечи, ее рука лежит у него на талии, - и тени не смеют идти за судьей.
И ни судья, ни страж не видят, как заходит солнце.
"Перерыв! Перерыв, говорят вам! Куда ломишься, полудурок?"
Тени окружают судью, защищают, шепчут что-то. Он отмахивается: "Стражу мне!" - "Не пришла еще!" - "К черту! Остальная стража где?" - "Так ищут ведь!"
"Уйдите к дьяволу!"
Ушли.
Где ты, Страж?
А внутри снова начинает виться кольцами желание. Тяжелое, обжигающее, нечеловеческое. Скручивает внутренности, тянется щупальцами к медленному и сильному, как медведь после спячки, сердцу судьи.
"Где она?!"
Молчат. Боятся. И ее, и его.
Дотянулось. Обвилось вокруг сердца, сжало его, как нищий - последний грош, и закапала вниз черная, холодная кровь.
"Стра-а-а-аж..."
Врывается, подлетает к высокому креслу, разворачивает его к окну: "Гляди!" Судья жмурится от слишком яркого света. "Гляди, говорю! ...что такое?" - "Черт бы тебя побрал", - зло шепчет судья. Страж смеется. Смеется, снимает с плеча острую, как бритва, косу, и с размаху вонзает острие в сердце судьи.
Тени в ужасе жмутся к стенам, когда тишина взрывается агонизирующим ревом смертельно раненого зверя. А страж издает какой-то ликующий крик, когда судья, тяжело дыша, поднимает глаза, и в них сквозь гордую, мрачную боль видна благодарность и преданность.
"Ну, ну. Хороший мальчик." Судья хватает стражницу за волосы и впивается ей в губы. Она отрывает его от себя. Глаза ее смеются. И судья смеется. С таким смехом врагов убивать, а не девушку любить. А так, как смеется она, умеют только суккубы.
Такая уж у них любовь.
Они выходят из зала - он обнимает ее за плечи, ее рука лежит у него на талии, - и тени не смеют идти за судьей.
И ни судья, ни страж не видят, как заходит солнце.